Воспитан рыцарем - О`Санчес

– Суток на трое, развеяться. Комнату мне, мою.

Трактирщик сунул нож за пояс, развел руки и резво поклонился.

– Будет сделано! Так… это какую… Над сенником, в правом крыле? «Графскую»? Видите, я помню!

– Свободна она?

– Да, мой господин Зиэль! А была бы и занята, для такого-то гостя…

– Люблю, когда в комнате пахнет сеном, а не дерьмом и перегаром. Седло и сумки – в комнату. Умыться, мне и парнишке. Пришли служанку за шмотками, чтобы постирала, почистила, когда переоденемся. Сивку особо не томи голодом, но и не закармливай, он сегодня не перетрудился. Держи червонец: разменяй его и тут же начинай тратить, чтобы с первого шага моя компания нужды ни в чем не знала.

– Ух, хорош конь! А?.. Вот это стати у него!.. Трофей, господин Зиэль?

– Угу, в кости у одного сотника выиграл. Два года уж как при мне, и в атаку мы с ним… и в осаде блох вдоволь покормили… Да, Сивый, покормили блошек?..

Конь замотал головой, как бы споря: никого мы не кормили, сами всех кусали…

– Ох, зубищи-то!.. Породистый он у вас, не старый!..

Зиэль самолично расседлал коня, довольный похвалами своему любимцу, передал сбрую и поклажу трем слугам и теперь стоял, не выпуская уздечки, подергивал кулаком за бороду, как бы силясь что-то вспомнить…

– Что, господин? Отхожее место где?..

– Нет. А! Кокушник! Вспомнил, как сей нектар называется! Принеси-ка мне, братишка, пока я не переступил порога дома сего, глоточек кокушника. Да в стекле подай, не хочу в кружке. Имеется?

– И еще какой! Конечно в стакане! А то – и в кубке? Несу. Вам обоим подавать?

– Мне одному, сам же видишь – рано парнишке. Малую чарку, просто вкус освежить хочу.

Трактирщик побежал внутрь, а Зиэль, Сивка, Лин и Гвоздик все стояли у порога, нимало не смущенные ни задержкой в заселении, ни тем, что вокруг них успела уже собраться небольшая толпа зевак… Дверей в трактирный зал не было по летнему времени, их заменяла занавесь из грубой кожи, разрезанной на длинные, от притолоки и почти до пола, ленты, каждая шириною в Линову ладонь. Занавесь то и дело колыхалась, впуская и выпуская посетителей, и, наконец, распахнулась перед трактирщиком.

На серебряном подносе стоял штоф белого стекла, чтобы насквозь видно было, что в нем колышется, рядом со штофом стаканчик белого стекла с резным узором и серебряная тарелочка с кусочками чего-то темного, выложенными в виде тугой двойной спирали.

– Церапки?

– Точно так, ну и память же у вас! Все как положено: вяленые ящерки, в красном вине вымоченные, без луку, без травок, без соли, без уксуса, а только с перцем!

Спина у трактирщика – в полторы Зиэлевых шириною; оказывается, за нею пряталась дородная девушка-служанка: пока трактирщик держал поднос, девушка быстро и бережно плеснула желтоватой жидкостью из штофа, штоф – обратно на поднос, на правую ладонь наполненный до краев стаканчик, в левую руку тарелочку с вялеными церапками и с осторожным поклоном:

– Милости просим, сиятельный воин!

Зиэль крякнул, деликатно сплюнул в сторону, на каменные плиты двора, и с ответным полупоклоном принял чарку. «Малая» – она все же была несоразмерно велика для налитого в нее напитка, но воин не испугался, пил не спеша, цедил, а не пил, без содроганий, ни разу даже не поморщившись… И прежде чем закусить – оценил вслух:

– Да. Та самая, и сделана как надо. Ух, и зла трава кокушник, ух и задириста!

Зеваки засмеялись и захлопали в ладоши, восхищенные увиденным, и даже сам трактирщик закрутил головой, почти как Сивка до этого, ибо не было в голосе Зиэля ни сипоты, ни сдавленности от чудовищной крепости напитка. – Но, братцы…

Все опять замерли в предвкушающем ожидании.

– …Подсластить надобно! – Зиэль схватил под мышки девушку, поднял ее как пушинку лицом до лица и сочно поцеловал в губы.

Девушка завизжала, взбалтывая ногами пышную юбку, все захохотали пуще прежнего, Сивка заржал… Выпущенная девица, вся розовая от веселого стыда, стремглав помчалась в трактир, прятаться, Зиэль уже вовсю чавкал церапками, целую горсть в пасть засыпал…

– Ну… Ух, хороши церапки… Сивку на конюшню!.. Вперед! Всем присутствующим по кружке шиханского белого! Гуляем!

Да, это был настоящий городской шик, у себя в захолустье Лин и мечтать не мог – увидеть такое воочию: весь большой зал трактира в огнях, факелы по стенам, плошки и свечи на столах, обе люстры со свечами на потолке – светло как днем! Все вповалку пьяные, кроме Лина и трактирщика со слугами, некоторые весельчаки успели свалиться под стол, а к вечеру протрезветь и снова приняться за еду и питье! Хотя нет: Зиэль тоже твердо держится за ум и память, сколько бы он ни выпил – не падает, речь его тверда, взгляд темен без мути… Гвоздика пришлось оставить в комнате, хотя он и пищал жалобно, просился на ручки к юному хозяину… Но – нельзя в обеденный зал, люди будут брезговать: в столовое место даже лошадям нельзя, даже трактирных кошек отсюда гоняют… В замках у баронов, люди рассказывают, – там на пирах целые псиные своры вдоль столов бегают, там можно, а в общественных местах, где и так всякого-разного, иноплеменного да инородного намешано – там нехорошо, неприлично. И в храмы нельзя с животными.

Пир горой, целая ватага музыкантов наяривает плясовые и былинные, то и дело находятся желающие спеть… и поют, если Зиэль, устроитель пира, им это разрешает. Пляшут же – все желающие, без разрешения. Золотом он швыряется так, словно за поясом у него Новый Шиханский прииск… Голоса сливаются в один сладкий гул, вроде бы и есть уже некуда, и пить хочется, и…

– Э, да ты спишь!..

Лин протирает глаза – это Зиэль держит его за вихры…

– Иди наверх, там спи. Это я не догадался, что ты устал и непьющий… Беги спать. Суня!..

Девушка, которую Зиэль поцеловал перед входом в трактир, приходится трактирщику племянницей, она ничего такого себе не позволяет с постояльцами, добродетельна не напоказ, но свое дело знает исправно: объедки унесет, свежее принесет, полотенце? – вот оно, остыло? – сию минуту подогреет, степлилось? – вот уже и лед в кувшине…

– Суня! Проводи парня. На мой ключ… Погоди, где же он… Своим откроешь, лень искать… И смотри там, по ночному делу!.. Не вздумай парня портить!.. – Зиэль шутит, но некому это оценить сквозь вселенский шум и гам, разве что две-три пьяные хари поблизости попытались засмеяться, да и то забыли мгновенно – о чем у них смех?..

– Фу на вас! Идемте, молодой господин, и не слушайте этих пьяных охальников, нет, вот ведь дуроломы собрались! Уж кто-кто, а эти добру не научат. Нет, я не господина Зиэля имею в виду, а этих… Но и то правда: час уж поздний, все добрые-то люди третий сон видят, идемте: свечку я зажгла, кувшин с водой взяла… Ой, какой масюсенький… несчастненький… Ай!..